от нервного возбуждения. Хотя больше не от нервного.
Я выхожу в коридор. Темно. Только из-под двери тянется полоска света. Как световой меч. Как то, что он может символизировать. Ухожу обратно. Меряю шагами комнату. И очень веселюсь. Тихо. Про себя.
В конце концов останавливаюсь. Смотрю на часы, но абсолютно не фиксирую времени. И, продолжая смотреть на белый циферблат, прямо через голову, не расстегивая, стягиваю блузку. Сначала с одной руки. Потом со второй. И через голову. Сразу становится неестественно легко — кожа не привыкла к открытому воздуху, но я не останавливаюсь. Спускаю джеггинсы, параллельно прислушиваясь, не открылась ли дверь. Нет. Тихо. Завожу руки за спину и вцепляюсь в замок лифчика. Как на зло, путаюсь в этих крючках и расстегиваю не сразу. Скидываю ненужный лифчик на смятый деним, ощущая себя совершенно уязвимой. Дело за малым — на мне только трусы.
Как последняя преграда на пути… к чему? Довольно быстро решаю, что никакие преграды мне не нужны. И легко стягиваю их вниз, переступаю и, уже не глядя, бросаю на кучу одежды.
Мне больше не жарко и не страшно. Словно я, как в море, нырнула в воздух, и всем телом привыкла к нему. Мне хочется улыбаться от наполнившей меня легкости, которая, впрочем, быстро сменяется волнением. Не опасением, не страхом. Больше похоже на несмелое предвкушение.
Стараясь переступать бесшумно, подхожу к двери ванной.
У отца есть привычка — путь из ванны перед сном проделывать абсолютно голым. Не помню, как и когда я об этом узнала. Просто знала и все. И всегда относилась совершенно спокойно. Должна же быть у человека хоть одна странность? Которая сейчас, я надеюсь, почти уверена, пойдет мне на пользу.
Открывается дверь. Он стоит в полосе желтого цвета. Замирает, видя меня. Делает какие-то непроизвольные движения. То ли хочет прикрыться, то ли закрыть дверь, то ли еще что-то, что уплывает от моего разомлевшего сознания. Но в итоге просто замирает. Как и я.
Я делаю вдох ртом. Ощущаю холодную свежесть кончиком языка. И опускаюсь глазами туда. Медный треугольник вьющихся волос. И висящий член. Вроде бы ничего особенного, но я чувствую, с каким трудом воздух пробирается до моих легких. Завораживает. Манит. У самой начинает приятно тянуть между ног.
Мы молчим. Не знаю, о чем думает, отец, но у меня в голове пустота. Кожа начинает покрываться мелкими мурашками от наготы и открывшегося передо мной зрелища. Я, конечно, примерно представляла и даже видела в порно, но на самом деле все по-другому. Более натуралистично. Интимно. Красиво. Тебя допускают до того, что никому не принято показывать. От этого вмиг растет степень доверия. И желание.
Тяжесть внизу превращается в неясную маяту, почти неприятную своей настойчивостью. Я делаю шаг вперед и обнимаю его. Аккуратно кладу руки на развернутые плечи, чувствую, как напрягаются под кожей мельчайшие мышцы. Прижимаюсь уже всем телом, ощущая одновременно покалывания, легкость и счастье. Приподнимаюсь на цыпочки, чтобы грудь прошлась по теплому, гладкому телу. Соски сразу сжимаются, будто я вышла на мороз. Чувствую, как крепкие руки обхватывают меня вокруг спины. Неясное движение, и бедром я чувствую слишком нежное прикосновение, чтобы принадлежать ноге или животу. Впрочем, оно быстро и приятно твердеет.
— Нельзя же, — слышу неуверенный шепот. Пытаюсь припомнить, когда раньше слышала, чтобы отец был неуверенным. И не вспоминаю. От этого хочу еще сильнее — между ног уже не просто жжет, но бухает. Тем более крепкие пальцы очень уж настойчиво поглаживают между лопатками и слаженно спускаются ниже. Замирают на уровне крестца, чем очень меня расстраивают — пусть бы ползли дальше.
— Пофиг. Можно, — не слишком довольно отзываюсь я и прогибаюсь так, чтобы отцовские ладони хоть немного соскользнули на ягодицы.
Вжимаюсь в отца уже животом, чтобы услышать довольный, глуховатый выдох и ощутить поднявшийся уже член. Ерзаю, чтобы посильнее его задеть. И слышу горячий выдох в самое ухо. Жар быстро рассеивается, оставаясь фантомом на коже шеи, и начинаю страстно желать его вновь. Но в этот момент отец сжимает всей пятерней мою ягодицу, приподнимает, потом оттягивает в сторону. Не больно, скорее очень чувствительно. И очень приятно ощутить на себе его подтверждение желания. Вздрагиваю, еще сильнее прижимаюсь к крепкому, напряженному телу. Напряженному из-за меня.
Не сразу понимаю, что за нежное, прохладное прикосновение задевает мою шею. Не успокаивается. Задевает снова — уже ближе к подбородку. Потягивает кожу. Я, не разбираясь, двигаюсь навстречу. Поцелуй получается чуть смазанным, торопливым. Но следующий уже нормальным. Свободным. Будто в этот момент мне стало понятно, что пути назад уже нет. Что по-старому уже не будет. А если и будет, то это никому не понравится. Пофиг. Пофиг. На все пофиг. Свобода. Желание. Любовь.
Отец делает резкое движение вперед, отчего я пошатываюсь, но удерживаю равновесие, продолжая за него держаться. Он загребает меня в медвежью объятия, подтягивает в себе. Поцелуй уже глубже и требовательнее, и я едва успеваю отвечать. Вот, значит, как бывает… Чувствую, как меня то ли толкают, то ли тащат, но не успеваю сориентироваться — уже чувствую спиной одеяло.
Родительская спальня? Вау. Темно. И тяжело. Снова сжимаю отцовские предплечья и тяну на себя. Если он сейчас отстранится, не ляжет сверху — точно сойду с ума.
Он целует мне грудь, оттягивая вверх соски, лаская языком — то острым, то гладким. Гладит живот и сжимает талию. Мне мало. Хочется, чтобы его прикосновения облепляли мне все тело, чтобы и двинуться было невозможно. Это слишком приятно. В тысячу раз лучше, чем когда трогаешь себя сама. Пытаюсь поймать его тело еще и ногами, но не получается — он незримо отстраняется в сторону, чем едва не доводит меня до белого каления. Я вижу его темный силуэт и слышу абсолютно сбитое дыхание. Тянусь к нему, но не успеваю поймать. Его прикосновение приходится как раз туда, где бухает и сладко сокращаются мышцы. У меня вырывается несмелый стон, я вздрагиваю. Отцовский палец уверенно скользит внутрь, начинает там двигаться. Я не знаю, как это описать. Сразу становится жарко и хочется еще — сильнее и дольше. Я тоже начинаю двигаться — не знаю как, и может быть только мешаю. Но все равно это слишком приятное чувство, чтобы о чем-то думать. А отец проникает все глубже, задевая уже не только ту самую чувствительную точку, но и все вокруг. Проникает совсем внутрь, отчего мне хочется посильнее сжать его и не выпускать. Но он все равно выходит и принимается трогать уже те места, где пах переходит в бедра. И я дергаюсь навстречу каждому движению, вздрагиваю и не знаю, за что мне зацепиться руками. Кажется, стискиваю наволочку, выгибаюсь и понемногу сходу с ума — слишком много впечатлений. Да еще это папа…
Он снова оказывается на мне, и счастью моему нет предела. По крайней мере, мне так кажется до тех пор, пока не ощущаю между бедер его горячий член. Вздрагивают и замираю, ожидая и одновременно боясь, что же будет дальше. Но член не спешит в меня проникнуть, и от этого немного досадно — папа принимается двигаться прямо там. Я чувствую, как член проскальзывает мне между ног, горячо задевает половые губы и устремляется мимо — к кровати. Папа трется об меня, делая движения вверх и вниз. Резкие и импульсивные. Потом все медленнее. Постанывает мне в губы, сжимает грудь. Медленно так же приятно, как и быстро. Теперь уже я хватаюсь за чужие ягодицы. Будто я задаю ритм, хотя это и не так. Они сжимаются и расслабляются так резко, что я слабо улавливают сами переходы.
В от них все напрягается, потом будто что-то взрывается, и не оставляющая меня ни на секунду пульсация резко меняется. С мелких ждущих ударов на крупные, сильные сокращения. Мне хочется извиваться, ныть и делать что-то еще, чего я никак не могу понять. Я сильнее стискиваю папин член, и он вздрагивает, дышит сквозь зубы и сильно сжимает мне бок. Хочется думать, что ему так же приятно, как и мне.
— Войди в меня, — вдруг выдыхаю я и понимаю, что у меня закрыты глаза. Но зачем мне зрение, если папа посылает в мое тело такие волны?
Он отстраняется, но не сильно — дальше я не пускаю.
— Резинка, — выдыхает он сверху. Но все мое существо протестует против того, чтобы он хоть на секунду отстранился. И еще чтобы между нами осталась какая-то там дрянь.
— Нет, — я уже обхватываю его ногами в замок и тяну на себя. Не скажу, что это легко — он сопротивляется. Но не сильно. И не долго.
Он целует меня в висок. В нос. В щеку. В подбородок. И, наконец, в губы. Я чувствую, как член, гораздо толще пальца, растягивает половые губы. Там все замирает, внутри восторг, но и какое-то напряжение. Словно это не то, о чем я просила. Отец двигается вперед, и меня растягивает еще сильнее. Член скользит в мою вагину, мне хочется сжать его, но что-то подсказывает, что еще не время. Стараюсь расслабить себя и не ждать боли.
А боли толком и нет. Так, дергает не очень приятно, но терпимо. Папа на ухо спрашивает, сильно ли мне больно, на что я честно отвечаю, что нет. Потому что он уже внутри меня. Распирающее чувство смешивается с громыханием пульса, перетягивая на себя все ощущения.
Отцовский член легко скользит внутри меня. Движения у него становятся резкими и сильными. На меня накатывает. Хочется кричать и рваться. Горит. Раздается странный чвакающий звук. Папа начинает ударяться от меня, и эти удары мне только нравятся. Вот бы так было всегда. Долго. Вечно. Я пытаюсь тянуться навстречу, дать отцу войти поглубже. Получить его полный член. Руками хватаюсь ему за шею, прижимаю ближе, будто это мне поможет. Он пыхтит мне в лицо. А я уже не знаю, чего мне надо. Потому что внутри такое напряжение, что может меня порвать. Я стонаю, выгибаюсь или, наоборот, оттягиваюсь. Все одно. Чувствую, как внутри сжимаюсь, затягиваю в себя скользящий член. Хорошо. Будто это стало смыслом моей жизни. Только бы он оставался внутри. Пусть кончит. Только бы не остановился.
Отец отстраняется, и я едва не вою от досады. Тело горит и молит его обратно. И он возвращается. Еще больше. Еще сильнее. Я чувствую

Логово Волчиц

Мой второй выпускной

Новый мир для племянника