собралась?..
Рэйчел смотрела на Корндайка, перестав плакать.
– Вот что: мы сейчас перекусим. У меня есть олений язык, копченый, индейский, еще не протух. Погоди – ка…
Зайдя за косогор, он расстегнул штаны, опорожнил мочевой пузырь, с трудом выталкивая мочу из набухшего хозяйства, затем сложил пальцы в колечко, заскользил ими по головке члена – и зарычал, выплескивая из себя обжигающее напряжение.
Белые брызги отлетали на шесть футов – а Корндайк хрипел, представляя, как он ебет нежную Рэйчел, всаживаясь ей в самые потроха…
– . .. Какая ты забавная! – кричал он ей, возвращаясь с мешком еды. – Черные пятна, белые пятна… Ты как пегая собачка или буренка!
Рэйчел встала, осматривая себя. Пятна влажной и подсохшей грязи так причудливо чередовались на ней, что она действительно была похожа на смешного черно – белого зверька. Корндайк так заразительно улыбался ей, что Рэйчел тоже заулыбалась:
– Вы тоже с пятнами! Вы белый пес! – крикнула она, вертясь вокруг себя и заглядывая себе за спину.
– Ну, почти… Давай – ка отобедаем, да в путь. Солнце – то уже садится. Миль тридцать сделаем сегодня…
Когда они поели, Корндайк достал плащ – накидку, замотал в него Рэйчел, затем подозвал коня.
– Ну, малышка, полезай… – Он подсадил Рэйчел, глядя снизу на створки раковинки, раскрывшиеся ему, когда Рэйчел седлала коня. Там были тонкие лепесточки, просвечивающие розовым сквозь белую корку… – Сиди, а я сейчас. Как я понимаю, эта херня сколочена специально, чтобы отправлять вашего брата на тот свет? Оставлю – ка я остроголовым небольшой сюрприз…
Он достал из сумки ножовку, подошел к гати, лег на доски и ловко подпилил четыре опоры. Затем осторожно сполз обратно, вернулся к коню, залез на него – и пришпорил, обняв одной рукой Рэйчел:
– Ну, малышка, – вперед!
Они поскакали, постепенно набирая скорость.
Корндайк держал одной рукой поводья, а другой придерживал свою спутницу, обняв ее поперек груди. Он думал о том, что ему предстоит провести с голой Рэйчел двое суток…
***
К ночи он рассчитывал добраться на ранчо Кабеса Бланка, переночевав там, где он ночевал уже не раз – в старом сарае. «Девочке постелем накидку, под голову подсунем седло, – а мне ничего не надо, кроме крепкой двери от койотов и всякой швали…», думал он. До рассвета им нужно было быть снова на коне: к девяти утра Корндайк собирался прибыть на ранчо Кэрренхоу, там поесть, напоить – накормить коня, переждать зной, выехать пополудни – и к вечеру быть в Сорроубэнке.
Сам он скакал бы и днем, но присутствие Рэйчел внесло свои коррективы в их график.
Во – первых, он не хотел, чтобы ими слишком любовались. Во – вторых, Рэйчел не имела никакой привычки к солнцепеку. В третьих…
Накидка, которую не за что было пристегнуть, никак не желала дружить с Рэйчел, упорно сваливаясь с нее и наматываясь на Корндайка. Не прошло и часа, как Рэйчел ехала голышом, кусая губы от стыда.
С самого их отъезда они словом не обмолвились о ее голом теле, и по их разговорам казалось, будто Рэйчел одета, как картинка, – но Корндайк отлично все понимал… Что может чувствовать голая девушка рядом с мужчиной, трогающим ее за что попало, – даже если она еще девочка, и даже если она воспитана в строгой еврейской семье?
О Корндайке и говорить не приходилось… Это было самым жестоким испытанием его жизни. Пока они скакали, ему приходилось придерживать Рэйчел, трогая ей грудь и шершавый сосок. Мало того, – окаянный отросток, как и всегда при верховой езде, набух и распер штаны, – но теперь – то у него был отличный повод! Этот повод сидел перед носом у Корндайка, и член упирался ему прямо в попку… Ритмичные толчки их галопа втирали многострадальный член в голое тело Рэйчел, и Корндайк скрежетал зубами.
«…Мало того – еще и эта чертова грязь», думал он. «Ай да искушение! Господи, за что?» Индейцы сиу обмазывали ею своих жен: считалось, что соль вливает в них любовный жар, и женщины становятся фуриями, готовыми отдаваться день и ночь. Ему не приходилось спать с сиу, – но то, что творилось с Рэйчел, сводило его с ума.
Грязь на ней быстро подсохла, превратив Рэйчел в бело – голубую статую. Со ступней и с внутренней стороны бедер она осыпалась, – но серебряная соль впиталась в кожу, подкрасив ее, и на Рэйчел не было ни одного телесного пятнышка. Белесый шлем, в который слиплись ее волосы, усиливал сходство со статуей, и Корндайку было жутко – особенно при луне, когда Рэйчел окончательно превратилась в мраморное изваяние. Корндайк говорил ей об этом, и они шутили, отвлекаясь от главного…
А главным было то, что тело Рэйчел все откровенней маялось, гнулось и прижималось к Корндайку, – и Рэйчел, влюбленная в своего Ларри, ничего не могла с этим поделать!
Ее тело наполнялось приторной, истомной ломотой, как это бывает в рассветной полудреме; все ее члены распирались ноющими токами, вынуждая Рэйчел извиваться на скаку, как гусеницу, – и она извивалась, и Корндайку приходилось крепко прижимать ее к себе, чтобы она не свалилась…
Чувство наготы, притупленное шоком, вдруг вернулось и оглушило ее, опрокинуло, выбросило в пьянящую пучину ветра, скорости и сладкого, азартного стыда. Рэйчел никогда не подозревала, что нагота может так сводить с ума. Ее тело пронизывалось всеми ветрами Невады, то теплыми, то прохладными, охлажденными подступающей ночью; азартный ритм скачки заливал ее напряжением, ноющим в каждой клетке ее голого тела, стянутого солью. Ей хотелось выгибаться, выкручиваться, кататься в пыли и реветь от томительной щекотки внутри нее…
Голый бутончик терся о шершавое седло, – и вскоре каждый толчок галопа исторгал из Рэйчел короткий стон: а! а! а!.. Те же толчки вталкивали в нее каменный член Корндайка – и тот тоже не мог удержаться от стона, подпевая ей: оо! оо! оо!.. Конь ритмично подбрасывал их вверх, вливая в гениталии разряд за разрядом…
Эта пытка отличалась от настоящего секса только одним: она не приносила удовлетворения. Они пытались заглушить ее разговорами – Корндайк рассказывал Рэйчел про индейцев, про их нравы и быт, а Рэйчел пересказывала ему любимые книги, – но в какой – то момент все разговоры вдруг прекратились.
Остался только совместный стон, вырываемый из них каждым толчком, – и уже нельзя было делать вид, что его нет. Они ясно чувствовали, как их наполняет общий запретный ток, и какое – то время скакали молча, прислушиваясь к нему. Рука Корндайка поползла по телу Рэйчел, сжала ей грудь…
Внезапно Корндайк притормозил коня и спрыгнул. Рэйчел смотрела на него сверху, приоткрыв рот. Луна мерцала на ее мраморном теле, оставляя чернильную тень под подбородком.
– Мистер Корндайк, вы…
– Дэйв. Просто Дэйв, я же просил.
– Мистер Дэйв! Что случилось?
– Да так, ничего. Просто решил размять ноги.
Корндайку хотелось добавить длинное непечатное, и он добавил его – мысленно. Оба они знали, «что случилось», и оба знали, что лгут – Рэйчел лгала, спрашивая, а Корндайк лгал, отвечая.
– Можно, я тоже сойду?
– А в чем дело?
– Ну… ну… мне нужно…
– Понятно. Только я буду смотреть, – неожиданно сказал Корндайк.
– Смотреть? Почему?! Не надо! Дэйв, не надо!
– Надо! Я не могу не смотреть на тебя. Мало ли кто тут шастает ночью? Одних ядовитых пауков тут, как дерьма в сортире, – говорил ей Дэйв, подавая руку. Она, колеблясь, смотрела на него, но потом слезла, ойкнула, наколов босые ноги, и вновь посмотрела на него. Дэйв держал ее за руку.
– Давай, давай, девочка. Делай свои дела.
– Хоть отвернитесь… – жалобно попросила Рэйчел, но Дэйв жестоко смотрел на нее, и она присела, лопаясь от стыда, раздвинула ноги и пустила длинную струю, зашуршавшую в пыли. Луна отлично все освещала… Дэйв смотрел прямо туда – и видел, как серебристая моча вытекает из распахнутой раковинки, как дождевая вода из бутона. Он еще никогда не видел, как женщины делают это, и в голове его потемнело. Член его даже обмяк от напряжения, как это бывает, если хочется долго и сильно.
Достав из сумки тряпку, он дал ее Рэйчел:
– Тщательно протри там, а то натрет.
Рэйчел протерла хозяйство, жалобно глядя на него; он подсадил ее, и они поехали дальше.
Они не говорили, понимая, что оба на грани. Вскоре показались бараки Кабеса Бланка, и Дэйв, подъехав к сараю, спрыгнул, помог слезть Рэйчел и угрюмо сказал ей:
– Стой тут и никуда не уходи. Я зайду к старине Хулио, стащу у него попить – пожрать – у нас с ним был такой уговор… и лучше, чтобы он тебя не видел, ясно?
Он ушел, и Рэйчел осталась одна.
Луна заливала ее голое тело так, что оно светилось, как светлячок, и Рэйчел казалась себе вдвое голей, чем на самом деле. Ее голость кричала в ней, ударяя зябкой волной в мозг… Остановка после скачки мучительно томила; хотелось дергаться, гнуться, валяться в пыли – но Рэйчел не могла преодолеть стеснение и застыла, как настоящая статуя.
Невадская ночь дрожала вместе с ней, вспыхивая искрами падающих звезд, светлячков и серебристой полыни. От земли и до самых звезд звенела гулкая, бездонная тишина, наполненная скрежетом цикад, шорохами ветра, песка и Бог знает чего…
Вскоре вернулся Дэйв. Он был оживлен, шутил с Рэйчел, и угрюмое напряжение рассеялось. Привязав коня, он провел ее в сарай, расстелил на мягком песке накидку, осмотрел со свечкой пол, стены и потолок, выискивая ядовитых пауков, и приступил с Рэйчел к ужину.
Горела свеча, выхватывая из темноты острые соски Рэйчел, ее темные глаза и шершавый рельеф кожи, стянутой грязью. Она полулежала на боку, сдвинув ноги… Дэйв попросил ее рассказать о своих книгах, и Рэйчел начала пересказывать ему свою любимую историю Ромео и Джульетты. Она увлеклась и забыла про еду, но через какое – то время речь ее стала путаться, губы размякли – и вскоре Рэйчел уснула на полуслове, с недоеденной ветчиной во рту.
Дэйв отошел от нее в противоположный угол сарая, примостился там, опершись о стену, надвинул шляпу на лоб – и застыл.
***
Выехали они до рассвета.

Недолго... но было

Первый половой опыт с братом

Одноклассники